Ежик_в_Тумане, 37 - 24 июля 2008 23:30

2

Я лечился трое суток, пока не иссякли запасы народных средств. На четвертое утро, с трудом разлепив опухшие веки, поднялся с дивана и прошел на кухню, лавируя между пустыми бутылками. Склонившись над мойкой, плеснул в лицо две пригоршни ледяной воды, набросил на шею полотенце. Нет, так дальше нельзя, подумал я, безуспешно пытаясь восстановить в памяти прошлые дни. Выпивка притупляла мои ощущения, время проходило, словно мимо меня, не давая памяти зацепиться за детали, тем самым немного облегчая существование, но я понимал, что это не выход из ситуации…

На улице накрапывал дождь, прохожие трусливо прикрылись от него зонтами, будто от ливня, мне стало смешно. Ветра не было, но я все же был насторожен. Я не задумывался, куда иду, ноги сами несли меня, они знали дорогу в ближайший винный магазин.


Сегодня вечером ко мне должен был заглянуть один старый приятель, но вспомнил я об этом, только когда он позвонил в дверь. Я открыл, мы поздоровались, если его и ужаснул мой внешний вид, показывать это он не собирался, только пройдя в комнату и оценив ее пещерное состояние, друг посмотрел на меня, подняв одну бровь.
- Чем это ты занимаешься? - и потом добавил. - В одиночку?
- Лечусь. Душа болит.
С пониманием дела друг отрывисто кивнул, взял со столика бутылку, опрокинул остатки в стакан и осушил его одним глотком. Настала моя очередь поднимать брови.
- Для профилактики,- сказал он, слегка поморщившись, - вдруг ты заразный.
С шумом выдохнув, он вернул стакан на столик. Я сбегал на кухню за новой бутылкой, и мы продолжили процедуры сообща.

Когда мой приятель достиг того волшебного состояния раскрепощения, когда все сказанное и содеянное успевает закрепиться в памяти, в силу чего считается контролируемым, он уже ставшим привычным движением вытянул гитару, стоящую в углу у дивана. Если он сделал это только сейчас, значит, мне предстоит услышать его новую песню.
Я любил его песни, а он называл их душевным онанизмом, потому что они всегда убеждали в том, что жизнь имеет смысл, и более того – в том, что смысл этот прекрасен. Меня его стихи убеждали только в том, что есть еще на свете люди, не до конца разочаровавшиеся в бытие. Он точно так же как и я коротал свои дни, ходил под тем же небом и вляпывался в точно такое же дерьмо. Но вот ведь какая штука – гнулся, но не ломался. Он говорил, что это только поверхностное впечатление, что он уже увяз в дерьме по уши, и отчаянно цепляясь хоть за что-нибудь хорошее, пишет песни. Такие песни. И их иначе как онанизмом не назовешь. Я упорно не соглашался. Я таких песен писать не мог. Не потом у что не умел. Не мог.
Я решил не рассказывать ему о докторе.

• 
• 
•